Николай Зенькович - ЦК закрыт, все ушли... [Очень личная книга]

Виктор Фирсов устроился в журнал «Утро» к Вячеславу Мотяшову. Член редколлегии. Наташа Карпунь-кина в Белом доме — секретаршей у какого-то начальника по фамилии Матвиенко. Остальные пока темнят.

Как аппаратчики поливают Горбачева! Один говорит: «Мне хочется расколотить телевизор, когда там появляется его физия».

8 октября. Все три праздничных дня — пятого, шестого и седьмого октября— не было ни одного звонка.

Шестого с дочкой поехали на Арбат. Погода хорошая, на редкость сухая и солнечная. Купил ей «Киндер-сюрприз» — мечту всех детишек. Дорогая — аж тридцать рублей. Не поскупился, пусть ребенок не ощущает разницы между тем, что было, и тем, что есть. Пока существует возможность.

Когда приехали с Арбата, жена говорит: «Звонил Черняк из «Правды», оставил свои телефоны». Я набрал его номер. Рабочий не отвечает, а дома сказали, что он на работе.

А вчера не стал звонить. Не захотелось. Тем более что позвонил Ян Чжэн, пригласил к себе и заехал на своем «мерседесе». Он живет на Кутузовском проспекте, четырнадцать, там во дворе множество иномарок. С охраной.

Хорошо у него посидели. Выпили водки китайской рисовой, пива, императорского вина. Блюда тоже были китайские. И палочки, что больше всего понравилось дочери. Потом он показал видик — как китайская девушка всех побеждает по у-шу. Захватывающее зрелище.

Вечером разгребал газетные завалы. Лежат еще со времен пребывания на даче.

Сегодня тоже обещают хороший день. С утра яркое солнце.

Надо что-то придумать с работой. С десятого ноября нас всех выбросят за ненадобностью.

Как только подумаю, что произошло, страшно становится. Это же крах, катастрофа!

9 октября. В «Подмосковных известиях» сегодня началась публикация «Тайн кремлевских смертей». Будут давать в двенадцати номерах.

Зашел вчера к Лисину, главному редактору «Вечерней Москвы». Был занят, потом вышел с кем-то из кабинета, увидел меня, но не растерялся — что значит десятилетняя аппаратная выучка:

— Если не гора идет к Магомету, то Магомет идет к горе? Ты уже обедал?

— Нет еще.

— Тогда пойдем со мной.

— А я вас не шокирую в куртяшке и джинсах?

— Да нет, у нас многие так ходят. Пошли. Я только на минутку зайду к себе.

Зашли к нему в кабинет. Нарезал каких-то талонов, как выяснилось, на обед, и мы вышли. Спустились с шестого этажа на третий. Огромная очередь. Встали в хвост. И главные редакторы стоят в обычной очереди. Расплатились талонами.

Потом поднялись к нему в кабинет. Да, еще: когда стояли в очереди, подошли его замы, Герман Иосифович Бройдо, с которым я много раз говорил по телефону, когда тот работал в секторе печати Московского горкома.

Сесть Лисин мне не предложил. Правда, и сам не садился. И в течение полутора часов говорил.

— Аппарат, аппарат. Да, всякое бывало. Ну, например, мне говорят, что я должен быть у товарища Зайкова в такое-то время. О чем, для чего, никто не сообщает. Я думал, писать какой-то доклад. Мы ведь тогда много на Москву работали. Пришел в приемную. Проводят в кабинет. Встает из-за стола, здоровается. В мелочи, мол, не буду вмешиваться. Смотрите сами. Нам нужно, чтобы было все хорошо. О чем он говорит, не пойму. Ну ладно, будем помогать. Вышел от него, спрашиваю у помощника: «Так что надо делать? Какой текст писать?» «Какой текст, — удивляется помощник, — вас утверждают главным редактором „Вечерки44». Вот такие были времена. Хотя в аппарате были разные люди.

Он перевел дыхание:

— Вот у меня сейчас есть вакансия ответственного секретаря. Сегодня приходил один претендент — и первым делом о поликлинике. Я понимаю, это дело житейское, но не с поликлиники же надо начинать. С ответсеками мне все время не везло, считай, с тех пор, как пришел в газету. Менял их — ужас сколько. Один ко мне прибегал: Александр Иванович, я же ваш человек! А мы его уволили, хотя много сделали для него — прописали, квартиру дали. В общем так: если некоторые думают, что у нас сладко, что можно свои книги писать, то глубоко ошибаются. Если книги писать, то надо зацепиться за маленькую должность и писать. А ответсек — это моя правая рука. Да еще в независимой народной газете. Это очень почетно. У нас такая практика: если берем на работу,' то в редколлегию не вводим, даем поработать некоторое время, а потом выборы — тайным голосованием. Пройдет — значит, будет работать.

Я стою и думаю: это кто же меня изберет в «Вечерке»? Партийный функционер, замзав идеологическим отделом! Будешь требовательным— съедят, скажут, привык в ЦК душить журналистику. Будешь лебезить, заискивать перед ними— тем более съедят, слабых в Москве никогда не любили. Дорогой ты мой Александр Иванович, что же ты мне предлагаешь? На позор обрекаешь?

Приехал домой, позвонил Черняку.

— А я уж думал на тебя рассердиться. Не звонишь, не приходишь. Выходи на работу. Если что-нибудь другое не предложили. Обозревателем. Политических обозревателей у нас уже нет. Мы их упразднили. В редакционной иерархии после них идут уже спецкоры.

— Александр Викентьевич, давайте до конца месяца подождем. Пусть выдадут мне трудовую книжку. Не хочу, чтобы там написали — по собственному желанию. Я никогда не был подлым.

— Вот как? А некоторые ваши хотят, чтобы в трудовой книжке была именно эта запись — по собственному желанию. Как бы дистанцирование от непопулярной ныне организации. Хорошо. Условились. Я держу три места — тебе, Синенко и Усанову из ЦКК. Если есть хорошие ребята, давай еще возьмем.

Я назвал Черемухина.

— О, моя жена его знает. По Академии общественных наук.

В «Политиздате», кажется, окончательно зарубили «Исповедь через десять лет». Сказали, что снимают с производства. Юрий Ильич об этом поведал.

Поговорил пару минут с Владимиром Константиновичем Егоровым — помощником Горбачева.

— Николай, позвони мне завтра. Надо будет встретиться, поговорить.

— В первой половине или во второй?

— Не имеет значения.

В газетах сообщение о том, что восьмидесятилетний бывший управляющий делами ЦК КПСС Г. Павлов выбросился с восьмого этажа своего дома. Это произошло в воскресенье, шестого октября.

Еще сенсация— «Шпигель» напечатал протоколы допросов Язова, Крючкова и Павлова. А у нас строгая тайна. Даже Оболенский, председатель парламентской комиссии, сказал, что дал подписку о неразглашении. А правду, мол, узнают наши потомки через несколько поколений.

12 октября. А ничего нового не было. Телефон Егорова молчит. Пытался связаться— безрезультатно.

Позвонил вчера Разумову, который в приемной Лучинского.

— Николай, журналу «Международная жизнь» нужны люди.

Не выдержал я, вспылил:

— Ну какой из меня международник? Что вы все болтаете? Лишь бы болтать! Это ужасно. Вы же знаете, что для меня это не подходит. Ну да ладно, я сам найду что-нибудь. Пока.

Последний месяц, а после все, конец. И главное, никто не хочет поговорить. Хотя бы извиниться. Каждый сам за себя. Ну и система. Хотя она всегда отличалась бессердечием.

В «Независимой газете» открытое письмо жены Шенина Дзасохову. Мы все скоро умрем. А вот о мужественности и подлости отцов будут судить дети.

Дома у меня до сих пор нет своего письменного стола. Нет и никогда не было не то что отдельной комнаты— крохотного уголка, где можно было бы сосредоточиться, спокойно посидеть часок-другой наедине со стопкой писчей бумаги.

Первую квартиру в жизни я получил, когда мне было тридцать шесть лет. До этого жил в сырой подвальной комнатенке частного деревянного дома на окраине Минска, потом ютился в семье сестры, которая жила в шестнадцатиметровке двухкомнатной квартиры блочного дома на первом этаже вместе с мужем и двумя детьми, а в соседней десятиметровке обитали еще четверо жильцов: вышедшая вторично замуж женщина, имевшая взрослую дочь от первого брака, ее престарелая мать-инвалид и новый муж. Как мы уживались вместе на одной кухне— ума не приложу. Может, потому, что шестнадцатиметровая комнатка на пятерых казалась раем по сравнению с предыдущей, десятиметровой, в которой мы жили тем же составом.

Так вот, получив через двадцать лет трудового стажа первую в жизни квартиру и прожив в ней около года, пришлось ее сдавать в связи с переездом в Москву.

Дачи у меня нет и поныне, фамильных драгоценностей тоже, машину я не вожу. Имею одну зимнюю куртку, одну демисезонную, и два поношенных костюма. Туфель — две пары, ботинок зимних — одна пара.

Вот и все мои накопления за двенадцать лет работы с утра до ночи, без праздников и выходных.

Не отличались роскошью и дорогой мебелью и квартиры моих бывших сослуживцев по партийному аппарату. Что можно было купить за ту зарплату, которую мы получали? Инструктор ЦК получал 375 рублей, заведующий сектором — 440, зам. зав. отделом — 500. Вместе с компенсацией моя зарплата в августе 1991 года составляла 840 рублей.